Попал я после окончания Дальневосточного госуниверситета (геофизический факультет, океанология) в Дальневосточный гидрометинститут, в штат НИСП «Прибой». Попал и ужаснулся и затосковал… Уж очень всё оказалось неудобно и непривычно. Полуармейская жизнь (я начальник, ты — дурак; есть два мнения — моё и неправильное…), потогонная система работы (8 часов спишь, 8 — вахта, 8 — свободны ночью, а днём — по распоряжению начальника отряда), и — никакой науки. Немногие доступные развлечения — чай (в тропиках — вино), шахматы, чтение, ловля метровых корифен (днём при снятии буя в тропиках), кальмара (диаметром сантиметров 20, длиной около метра, леска режет пальцы, ночью — на чужой вахте — в субарктике) нисколько не отвлекали от непрерывной тоски. Большинство ждало захода и считало время до них. Что купить и где — были основные темы за несколько дней до захода и несколько дней — после.

Работали мы южнее Японии. Заходили оттуда в Иокогаму, иногда — в Сингапур (с ужасно неэкономичным переходом). Так как наши суда (польской постройки) были похожи на аналогичные разведовательные ТОФа, то японцы часто отказывали в плановом заходе (это означало — ещё месяц без захода и постоянная свинина вместо мяса и фруктов). Ну, наши капитаны и помполиты давали и иную пищу для подозрений — во время стоянки в порту на ночь трап поднимали, а в город выпускали только группами (не менее трёх человек с обязательным «старшим») и строго в светлое время суток.

Исезаки-что — основная торговая улица Иокогамы — была полна лавочек с русскими именами (как и Сингапур, а потом — и Пусан). Джинсы — основной товар, приобретаемый в то время (выдавали валюту из расчёта копеек 60 в день — около 50 рублей или 20–30 долларов или 10000 иен за 3 месяца работы). На другое не хватало. Ну, и конечно, жевательная резинка, фломастеры, кока-кола, пиво, кримплен, носки и колготки, заколки. Лучшее валютное содержание (а, значит, и более солидные товары) стали доступны только в годы перестройки.

Торговаться японцы не хотели и не любили (в отличие от китайцев Сингапура), но язык был полезен (не любили японцы учить английский, да и сейчас не любят, в отличие от корейцев) — мы много гуляли по городу. Поэтому я начал учить японский язык. С учебниками и словарями было плохо и я пользовался словарём, изданным в Хабаровске в 1944 г. В нём довольно много места уделялось оружию и военным терминам. Однако понемногу я начал разбираться в катакане-хирагане и верхом моего умения было понятно спросить старого японца дорогу к порту.

Как то на пути от района работ к дому (какая же это радость — направляться к дому) мы встретили японскую кавасаки. Шторм нам был привычен (в Филиппинском море годами гонялись за тайфунами и одновременно убегали от них), судно (несмотря на высокий борт и ледовый класс) — устойчивое, а японское судёнышко было залито по борт — тонуло. Подошли к нему, готовясь дать буксир. Но японец жестами показывал: не нужно буксира, возьмите только меня. Однако капитан был непреклонен. Когда судно подошло к кавасаки, японец прыгнул к нам на борт. Это было непросто (волна метров 5, наш борт высотой метров 5, борт японца на уровне воды, брызги, ночь). После того, как японец промазал в прыжке и попал между кавасаки и «Волной», он в панике отплыл подальше от двух судов, не намереваясь ни возвращаться на своё судно, ни подниматься на наше. Но далеко он не ушёл — моряки его подцепили и выдернули из воды. Наши матросы всё же закрепили буксир. Вскоре испуганный японец пошёл по коридорам страшного советского судна, прижимая к груди пакет с документами.

И тут мне пришлось пожалеть, что я учил японский. Японец совершенно не знал английского, а мои знания японского ограничивались фразами о направлении дороги, стоимости товара, «нельзя ли отдать подешевле». Словарь, в основном, предлагал вопросы: «сколько у вас пулемётов» и «предлагаем прекратить сопротивление». Однако, сытный ужин и прочее угощение сделало японца понятливее и скоро я узнал, кто он, что ловил, а также, что страховку за судно он получит всё равно одинаковую — с разбитой кавасаки или без неё. Общаясь, я зауважал японского рыбака. Один в море, днём и ночью. Руки — как у нашего крестьянина (не «работника сельского хозяйства») — крепкие и в мозолях.

На следующий день полузатопленная кавасаки и повеселевший японец были сданы портовым властям Кагасимы. В ответ они выдали два ящика (8 2,5-литровых бутылок саке). Но и после этого случая «Прибою» часто отказывали в заходе. Куда делось саке, я до сих пор не знаю — в рейсе и после рейса его не выдавали. Затем я перевёлся в Тихоокеанское отделение Института Океанологии. Там была наука и более понятные правила работы.

Японский я и там не бросил и вскоре смог говорить с носителями языка на отвлечённые темы, хотя кандзи (иероглифы) и сейчас не знаю.

Изучение иностранных языков, по-моему, предполагает ущемление родного языка. Так, усиленно внедряемый английский (трансляция попсы на нём в автобусах и на ТВ) даёт возможность его природным носителям не учить русский. Нам, жителям колонии знание английского обязательно, а им — русского — нет. По-моему, проведение в России конференций на английском (сейчас это норма, т.к. не хочется тратиться на переводчиков) — опасный признак отказа от самоуважения. В зале два иностранца, а 50 русских докладчиков выступают на английском…